Продолжение рассказа "Роща Яндуша"

   Это событие я отчетливо помню.
   Женщины работали в поле. Вдруг одна из них заметила на дороге оди­нокого человека. В солдатской шинели, сильно припадая на правую ногу, опираясь на палку, он шел в направ­лении нашего села.
   Бросив грабли, женщина закричала: «Кто-то с фронта вернулся!» И кину­лась навстречу путнику. За ней по­бежали остальные. Вскоре уже и в соседнем селе знали: вернулся с войны Яндуш Иванч. Зазывали его в каж­дый дом, расспросам не было конца
   И дня не отдохнув, Яндуш Иванч начал хлопотать на мельнице, которая ,к той поре основательно разрушилась. Половодьем прорвало плотину, и обмелел пруд. Сгнили деревянные плицы на мельничном колесе, проху­дился желоб...
— Ничего,— утешал всех Яндуш Иванч,— починим, наладим! Глаза боятся, а руки делают! Война кон­чится — жить будем лучше преж­него, и без мельницы нам не обой­тись.
Помогали Яндушу всем миром. И взрослые, и ребятня, и старики. Та­щили из лесу сучья, ветки деревьев, месили глину, латали брешь в пло­тине.
Иногда, глядя на уставших, выбив­шихся из сил людей, Яндуш Иванч шутил:
—   Ну, спасибо, дорогие! На сегодня хватит. Как  наладим мельницу,  всем, кто помогал, зерно смелю без очереди! Тащите пшеницу!
   Пшеницы по-прежнему ни у кого не было. Но энтузгазм от этого на стройке не затухал. Все работали на совесть.
   Яндуш Иванч раздобыл где-то но­вый жернов, сменил доски в желобе, на водяном колесе. Каменная вьюшка и ящик были еще крепкими, доски— упругими. И, когда пруд заполнился водой, когда по канаве, а потом по желобу побежала вода и, падая на плицы огромного колеса, начала его вращать, все село радостно высыпало на берег, ликуя, поздравляя друг друга.
   Теперь, с этого момента, почему-то всем стало казаться, что победа над фашистами не за горами. Скоро, скоро войне конец! И хоть но-прежнему ели мы картошку да горькие лепешки из лебеды — молоть было нечего,— но одно сознание того, что мельница в селе исправна, «как до войны», все­ляло во всех надежду на лучшее бу­дущее:  вернется и остальное!
   Фашистов гнали прочь с нашей земли. Все радостнее были сообщения с фронта, все нетерпеливее ждали в селе солдатских писем-треугольнич­ков, моля судьбу отвратить пулю от дорогого человека.
Старая тетка Праски, дождавшись домой сына, снова часто с тоской глядела из окна на дорогу — не пока­жется ли там горячо любимый внук Алмуш.
— Совсем обессилела я,— говорила она частенько.— Поглядеть бы на него в последний раз, тогда умирать можно спокойно.
   Так и не дождалась, не увидела. В самый разгар жатвы оборвалась тонкая ниточка ее жизни, закрылись навеки глаза.
   Лизук после смерти бабки Праски как бы осиротела. Бабушка Алмуша была для нее добрым другом, мудрым советчиком, помощником в домашних делах. Горько было на душе еще и оттого, что, пережив самое тяжкое время, тетка Праски умерла, когда все дышало приближением победы.
   Жизнь в селе сделалась чуточку легче. Теперь, пусть очень редко, но все же перепадало иногда крестьянам немного зерна. Тогда-то и потянулись в сторону мельницы первые «телеги нужды». Говорят, забыв о раненной ноге, Яндуш Иванч пустился в весёлый пляс, когда впервые после долгого перерыва мельница заработала не вхолостую, а из совка заструилась белая ниточка муки.
   Жизнь нечасто одаривала Яндуша Иванча радостью. А уж в лихие военные годы он постоянно жил, внутренне всегда готов к ее неожиданному удару. И все-таки однажды полученное письмо потрясло его.
Как-то однорукий с детских лет старый Ухтемей, издавна исполняющий в селе обязанности почтальона, прибежал на мельницу, закричав eщё издали:
— Яндуш Иванч! Тебе письмо!
   Прихрамывая, Яндуш Иванч заторопился навстречу.
   Почерк на конверте он узнал сразу же, едва взяв письмо в свои pyки «Алмуш, сынок... Значит, жив...»
На конверте, под чертой, где обычно стоял номер полевой почты, было написано:   «Черкасская область, Червоная слобода...»
   Только один миг жило в голове Яндуша Иванча недоумение, но же он догадался: «Не на фронте... Значит, ранен. Из госпиталя пишет... »
   Пальцы дрожали, когда распечатывал конверт.
   «Дорогой отец! Во-первых строках своего письма шлю тебе горячий боевой привет и сообщаю, что я жив и здоров, того и тебе желаю. Это же письмо, наверно, тебя расстроит, но дело сделано, обратно мне ходу нет, и надо тебе все рассказать. Дело в том, что я уже не воюю. В бою за деревню Большие дворы я был тяжело ранен и отправлен в тыл, в госпиталь. Сопровождала меня медсестра, которая, полуживого, вытащила меня с поля боя, из-под страшного неприятель­ского огня. Потом, в госпитале, она не отходила от меня круглые сутки, нянчилась со мной, как с малым дитем, выходила. Зовут этого золотого человека Вероникой. Теперь Вероника моя жена. У нас будет ребенок. Я никак не могу собраться с духом и сообщить все это Лизук. Отец, может, сделаешь это ты? Я обязательно на­пишу ей, но потом, попозже. Пусть поймет она меня и простит. Прости и ты. С тобой мы обязательно скоро увидимся. Я уверен, когда ты позна­комишься с Вероникой, ты тоже полюбишь ее. Она прекрасный человек. Мы оба желаем тебе доброго здоровья. Твой сын Алмуш».
   Яндуш Иванч дочитал письмо, тяжело, будто бросили ему внезапно на спину непосильный груз, вздохнул. Сложное чувство охватило его. Радость от того, что сын, слава богу, жив, у него, у Яндуша, скоро появится маленький внук, и горечь от того, что так нехорошо, не по-людски обошёлся Алмуш с Лизук.
   «Я никак не могу собраться с духом...»—Вспомнил он строчку из письма. Горько усмехнулся: «Думашь мне легко сделать это? Думаешь, мне ничего не стоит нанести такую страшную рану ни в чем не виноватой Лизук?   Ax,   Алмуш,   Алмуш!.. Видно, слабые корни были у твоей любви, если так легко вырвал ты ее из сердца, из памяти... А Лизук-то как ждет тебя! Только этим, кажется, и жива!..»
   В тот день Яндуш Иванч не пошел ночевать  в деревню. Остался  в своей сторожке. Всю ночь проворочался  он в постели, подыскивая слова, которые скажет Лизук, которыми постарается утешить ее. И слов таких ее находил.
   Еще три мучительных дня провел Яндуш Иванч на мельнице, не зная, как начать разговор с Лизук и изо всех сил стараясь оттянуть его.
   Под утро приснился ему сон: моло­дая красивая женщина вошла в его крошечную избу-сторожку. За руку она держала мальчика лет пяти. «Здравствуйте,— сказала женщина, обращаясь к Яндушу Иванчу,— меня зовут Вероникой, пришла познако­миться с вами. А это,— она показала на мальчика,— ваш внук». Она хотела сказать что-то еще, но тут распахну­лась дверь, и на пороге возникла Лизук. «Разлучница! Разлучница! — закричала она на женщину с ребен­ком.— А ты, отец, обманщик!!!»
   В белом вышитом платье, которое было на ней в день свадьбы, Лизук со слезами бегала, металась по избе, громко выкрикивая: «Алмуш! Алмуш! Где мой Алмуш!..» «Странно,— поду­мал Яндуш Иванч — откуда же узнала Лизук о Веронике? Ведь я пока ей не говорил? Странно...» И проснулся. Открыл глаза.
Было уже светло. За окном кто-то громко кричал:  «Алмуш! Алмуш!..»
«Что такое, что происходит?» — тряхнул головой Яндуш Иванч и окон­чательно отогнал сон.
   Он резко вскочил с лежанки, под­бежал к окну.
   Возле мельницы стояла подвода с мешками. Знакомый мужик нерешительно топтался под окошком, выкри­кивая:   «Яндуш! Яндуш!»
Яндуш Иванч выскочил на крыльцо:
—  Здесь я, здесь!
—    Ты чего это! — засмеялся му­жик.— Я уж думал, помер. Давно рассвело, а тебя не докричишься.
—   Спал  эти ночи плохо. Умаялся.
—   А-а... Мы тут с нескольких дво­ров собрали, что могли. Смолоть бы...
—  За чем дело стало. Смелем. Весь   день   Яндуш   Иванч   работал,
думая про себя: «Ребенка они ждут. Ребенок — это серьезно. Тут уж раз­думывать нечего. Нечего и от Лизук таить. Сегодня же все ей расскажу. Как уж сумею».
   Когда начало темнеть, Яндуш Иванч, тяжело опираясь на палку, побрел в село.
   Огня в их избе не было, но по все­му было видно, что Лизук дома. Ян­душ Иванч поднялся на крыльцо, вошел в избу. Так и есть. В темноте, у стола, подперев голову руками, сидела в полном одиночестве Лизук. На фоне белесого оконного проема было видно, как судорожно трясутся ее плечи. Лизук беззвучно плакала.
   Яндуш Иванч растерялся. «Бед­ная... Еще что-то стряслось дома.» Яндуш Иванч поднялся на крыльцо, вошел в избу. Так и есть.
   Он подошел, молча погладил ее мягкие волосы, осторожно прижал к себе.
—   Что случилось, доченька, о чем ты?
—   Я все знаю! —сдавленно крик­нула Лизук.— Сегодня мне тоже письмо...— И она зарыдала громко, в голос,  как по покойнику: «Алмуш, Алмуш! Что ты наделал, Алмуш!..»
«Вот он, сон-то мой...»—мелькнуло в голове Яндуша Иванча. Он не знал, какие слова говорят в подобных слу­чаях.  Наконец, виновато произнес:
—   Не плачь, дорогая Лизук... Кре­пись. Ты молодая, красивая. У тебя еще все образуется, впереди целая жизнь. А его забудь. Раз он так мог— забудь.
Лизук заплакала еще горше.
—   А меня прости, если  можешь,— продолжал Яндуш   Иванч,—Бог свидетель, я не хотел такого. Ты мне и теперь дорога как дочь. Но что тут можно сделать, что  изменить, а главное — как? Убей — не знаю. Ведь ребенка они ждут...
   Долго в тот вечер сидели они вдвоем в избе, не зажигая света, тяжело вздыхая, невесело переговариваясь. Яндуш Иванч никак не мог решиться уйти, оставить Лизук одну с ее тяжкими думами. Да и он достаточно  настрадался с того момента, как четыре дня тому назад безрукий Ухтемей вручил ему злополучное письмо. Хотелось выговориться, отвести кем-то душу. И он отводил ее с Лизук. Ведь боль одного из них была болью другого, и никто во всем мире не смог бы понять их так, как они понимали друг друга.
Наконец, Яндуш Иванч поднялся.
—   Пойду я, Лизук. Поздно уже. А ты ложись, отдыхай. И не держи на меня зла. Мне тоже нелегко.— Он задержался у порога, обернулся. - И вот что: этот дом теперь твой. Ты вошла  в него женой  моего сына,  хозяйкой, ты не бросила его в самые крутые дни, оставшись тут совсем одна, когда мы оба ушли на фронт. А ведь могла бы убежать к родителям в Турикасы. Значит, тебе в нем жить.
—  А как же вы, отец?..— Лизук осеклась, опустила голову.
—   Мой дом — моя мельница. Сыв пул,* Лизук.
—  Чипер кай.**
*Сыв пул — до свидания!  (чув.). **Чипер кай — доброго пути  (чув.)
   Анаткасы — не город. В селе, в деревне трудно что-либо  скрыть от людей — все на виду. И уж совсем невозможно утаить беду. Скоро в ceле знали, отчего снова стал Яндуш Иванч угрюм и неразговорчив, отчего   стал сторониться людей. А ему было не­ловко глядеть знакомым в глаза. Понимал, что и люди не знают, как вести себя с ним при встрече. Сочув­ствовать? Так жив-здоров его сын. Просто сбежал от жены, от отца, от своих земляков. И Лизук теперь тоже — и не жена, и не вдова. Нехо­рошо... И жил Яндуш Иванч бирюком на своей мельнице, совсем перестал ходить в село. В одиночестве коротал своё время, еще яростнее работал на Чертовом поле.
   В сорок пятом году весна началась дружно. Теплая она была, ранняя. В самом конце апреля колхозники уже  высыпали в поле — начался сев яровых. Работали споро, весело. Кое-где даже слышались песни. Люди знали: война вот-вот кончится. Наша страна уже освобождена от врага, фашистов бьют на их собственной земле.  Пусть будет неповадно! Скоро, скоро конец страданиям, горю, слезам.
   Во все дни сева никто и не вспомнил про мельницу, словно ее и не но. Да и сам мельник, приперев палкой   дверь сторожки, от зари до пропадал в поле.
   Отсеялись за неделю. И вот теперь, сделав главное дело, селяне занялись личным хозяйством. Копали огороды, сажали овощи, картошку, а кто исхитрился и сберег, вез на мельницу остатки прошлогоднего овса, гороха, ячменя.
   Высыпав содержимое очередного мешка в ковш, Яндуш Иванч спустился ввиз, взял грабли, лопату и вышел на волю.
   Возле мельницы, с южной стороны, где больше всего припекает солнце, нарезал он себе крошечный участок земли под огород. Много ли одному надо? Земля тут хоть и получше, чем на Чертовом поле, но тоже скупая, неласковая, сил требует, а силы Яндуш Иванч   поистратил, копая ямы под деревья. Но, потихоньку, поле­гоньку, одолел, вскопал две грядки. Сердце работало на всю мощь. Где-то под ребром тоскливо заныло — там сидел осколок снаряда. «Расшевелил я его, растревожил...» — поморщился от боли Яндуш Иванч.
   Опершись на черенок лопаты обеими руками, он положил на них голову, замер, отдыхая, утишая боль.
Неожиданно совсем рядом, за спи­ной, раздалось:
—   Бог в помощь, Яндуш Иванч! Голос был чистый, мягкий. И, вроде,
знакомый. Где-то слышал он такой голос...
   Яндуш Иванч оглянулся. Очень близко, шагнув с дороги на обочину, стояла молодая женщина. Старенькие ботинки, старенькое выцветшее от времени, но тщательно отутюженное платье, сверкающий на солнце чисто­той бело-розовый платочек, тень от которого спрятала глаза женщины.
   Яндуш Иванч внимательно присмот­релся: «А-а... Да это же Хветусь из Турикасов».
—   Спасибо  на  добром  слове,— ото­звался он и отчего-то вдруг смутился, некстати  подумав  о  том,  что на  нем несвежая  рубашка  с латками на лок­тях, разбитые сапоги, которые он при­способил для работы в грязную погоду.
   Прицелившись лопатой, он сильно наступил на штык ногой, с хрустом вывернул земельный пласт, перевер­нул, разбил его. на мелкие части и только после этого спросил:
— Что, принесла на мельницу зерно?
— Пока нет. Шла мимо, думала, если народу много, надо очередь занять.
— В  эту пору на мельнице народу почти не бывает. Так, человек  пять-шесть. Сев закончили, каждый торопится у себя в огороде управиться.
— Вижу, вижу! — засмеялась Хветусь.— Огород-то у вас больно велик! Куда потом с урожаем деваетесь?
— На ярмарку повезу!   — неожи­данно для самого себя пошутил Яндуш Иванч. И тут же серьезно доба­вил.— Так что везите, Хветусь, свое зерно.
— Ну, коли так, завтра привезу,— пообещала Хветусь, продолжая стоять и смотреть, как работает Яндуш Иванч.
   «Почему она не уходит? — думал Яндуш, налегая на лопату.— Что ей тут надо? Говорит, «мимо шла». Куда же это она шла? Из Турикасов в Анаткасы верхней дорогой ходят, через овраг. Там ближе. А она вдруг тут очутилась, у мельницы...» Он по­чему-то заволновался.
— А эти грядки уже готовы? — неожиданно спросила громко Хветусь, показывая на те, что уже вскопал Яндуш Иванч.
—  Да, Осталось только проборонить.
—  Что тут будет?
Яндуш Иванч перестал орудовать лопатой.
— Да что... Известно — морковь, лук, репа.
— И семена есть?
— А как же без семян? Конечно, есть,— удивляясь любопытству не­жданной посетительницы, ответил Яндуш.
—  А грабли где?
—  Грабли? — Совсем растерялся он, и вдруг, снова осмелев, пошутил: — Зачем такой хорошенькой женщине грабли?
   Теперь смутилась Хветусь. Лицо ее зарделось. Но она быстро справилась со своим смущением:
— Я помогу вам. Пока копаете третью грядку, пробороню эти, посажу морковь, репу.
— Ну, что вы!.. Яндуш Иванч перестал копать, внимательно посмотрев в лицо Хветусь, искренне возразил. -Не   надо... Что вы! Спасибо, я сам.
   Но Хветусь уже обнаружила лежащие неподалеку грабли, взяла их и сноровисто поворачивая в руках, где зубьями, где тыльной  частью rpaбель принялась разбивать комья земли, равнять, прихорашивать грядку.
   Яндуш Иванч растерянно смотрел как  споро, даже весело  работает она.
— А вы не стойте! Даром время не теряйте! - притворно-строго прикрикнула Хветусь.— Мне скоро ваша помощь потребуется!
   Вконец смущенный, Яндуш Иванч принялся за дело. Но тут его окликнули с мельницы. Там заканчивался помол зерна, высыпанного им в ковш. Надо было спешить, чтобы засыпать новую порцию.
Когда Яндуш Иванч воротился Хветусь заканчивала рыхление второй грядки.
   От работы, от весеннего солнышка Хветусь разрумянилась, бело-розовый платок сбился с головы на плечи прядка темных волос упала  на лоб к самым глазам, и Хветусь время от времени дула на нее, чтобы не накрывала глаза, не мешала смотреть.
   Яндуш Иванч неподвижно замер невольно любуясь ловкими движениями женщины, которая, легко работая,     улыбалась чему-то своему тайному, одной ей известному...
   Что-то давнее, доброе и грустное шевельнулось в его душе. А Хветусь будто почувствовав чужой взгляд повернула лицо в его сторону:
— Воротились? Давайте семена. Будем сеять!
   Семена в небольшом мешочке лежали на земле, в тени мельницы. Яндуш Иванч поднял, подал Хветусь.
— Тут морковь.
— Вот и хорошо. Берите rpабли. Я буду сыпать семена в борозды, а вы заравнивайте грядки граблями.
   Теперь они работали вместе, рядом, изредка переглядываясь, улыбаясь, смущенно отводя друг от друга глаза.
«Какое у нее доброе, хорошее ли­цо.— думал Яндуш Иванч.— А в гла­зах светится лукавинка... Если бы такую женщину приодеть понарядней... Почему раньше я, вроде бы, и ее замечал ее? Молодая она против меня, вот что! — сообразил вдруг Ян­душ Иванч.—У меня уже сын вырос, а она еще девчонкой бегала, небось, в куклы играла... Почему же она все-таки пришла?..»
   «Боже ж ты мой, какой же ты неприбранный, неухоженный,— с болью сердце думала Хветусь, оглядывая украдкой Яндуша Иванча.— Да разве таким помнят тебя люди, разве таким был ты, когда была жива твоя Анук... Видно, одинокий мужчина — это пострашнее одинокой женщины...»
Они посеяли и заравняли землей семена на своей грядке.
- Вот как мы ловко! — весело с кликнула Хветусь и улыбнулась, Улыбка у нее тоже была добрая и какая-то светлая.— Хорошо бы по краям грядки бобы посадить. Я бобы лю6лю! — Хветусь звонко и молодо рассмеялась.
Яндуш Иванч растерялся:
- А у меня их нет...
- Зато у меня есть! Завтра принесу, посадим.— Хветусь отряхнула руки поправила  платок.— Ничего без меня не делайте, Яндуш Иванч. Завтра принесу бобы, горох... А лук у вас есть?
Лук есть, луку много! — поспешил успокоить ее Яндуш Иванч.
- Вот и прекрасно.— Хветусь протянула ему мешочек из-под  семян.— И сейчас я побегу. Дома дела. До завтра!
Она махнула ему рукой уже из­дали:
— Приду так же, под вечер!
И зашагала в сторону Тури нас он.
Яндуш Иванч, держа в одной руке грабли, в другой — мешочек, расте­рянно, недоуменно глядел ей вслед: «Будто приснилась.»
   Хветусь шла легко, быстро, высоко и, как показалось Яндушу Иван чу, гордо неся свою голову в бело-розо­вом платочке. «Хоть бы разок огля­нулась»,— скребнуло его неожиданно. И вдруг, бросив мешочек, грабли, он схватился за голову: «Господи! Ка­кой же я недотепа! Женщина рабо­тала, старалась, а я даже в дом не пригласил, не  угостил чашкой чая! Так и ушла с немытыми руками. Что она сейчас обо мне думает! Одичал я,  совсем одичал...»
   Следующая мысль больно кольнула его, повергла в уныние: «Завтра она не придет. Ни за что не придет. Оби­делась».
   Но Хветусь пришла.
   Обычно Яндуш Иванч просыпался рано. А в это утро поднялся и того раньше. Сложное беспокойное чувство овладело им еще с вечера. Оно волно­вало, не давало уснуть. Были в нем и смутная тревога, и вина перед жен­щиной, нежданно-негаданно оказав­шей ему внимание, добрую услугу, с которой он вел себя как неблаго­дарный бесчувственный чурбан, и тихая, вроде бы беспричинная, ра­дость, и ожидание чего-то доброго, светлого, счастливого... И снова тре­вога, что не сбудется, не состоится это ЧТО-ТО, и виноват в этом он сам...
   С этим смятенным чувством под­нялся он, едва за окном его малень­кой избушки забрезжил рассвет. Вы­шел на воздух. Постоял, жадно, всей грудью вдыхая предрассветную про­хладу.
   Над Тавышем клубился легкий ту­ман, заволакивающий противополож­ный берег. «День будет погожий»,— с удовольствием отметил про себя Яндуш Иванч.
   Он подмел свое жилище, перемыл всю посуду, убогую и немногочислен­ную. Побрился, умывшись остывшей за ночь в ведре водой.
   Наконец Яндуш Иванч разглядел далеко-далеко на дороге из Турикасов человека. Он напряг зрение. «Женщи­на!  Она!.. Ее платок... Идет!»
   Яндуш Иванч легко подхватил мешок с телеги, не взбежал — взлетел наверх, к ковшу. Высыпал зерно, то­ропливо спустился вниз. Схватив лопату, грабли, вышел к своим гряд­кам.
   Он копал землю, не спуская глаз с приближающейся Хветусь. Вот он уже различает ее лицо... Она улыба­ется... «Какая же славная у нее улыб­ка!»  Вот она совсем близко...
— А вот и  я! — весело  кричит ему Хветусь.— Салам!
— Салам! — отвечает Яндуш Иванч, и в голосе его нескрываемая  радость.
— Вот, принесла семена бобов, как обещала.— Хветусь развязала влаж­ную тряпочку. Там — черные, разбухшие так, что лопаются на семядоли, бобы.— Уже прорастают! Их надо срочно в землю!
— Ей-богу, даже неловко, Хветусь. Вы напрасно так хлопочете. Прожил бы я без бобов.
— Да какие это хлопоты! В огороде копаться — одно удовольствие! А без бобов, уж вы поверьте мне, и огород . не огород!
   Яндушу Иванчу было до сладости приятно слышать притворно строгий голос Хветусь, исполнять ее приказы, даже капризы. Так, с шутками, сме­хом они засеяли две другие грядки, где по весне, в теплые солнечные денечки, покажутся из зелёные ростки репы, лука...
   На угасающем небе проявился лёгкий прозрачный месяц. Первая робкая звездочка зажглась возле него.
Хветусь торопливо заборонила последнюю грядку, укрывшую под своей землей семена свеклы, редиски  устало распрямилась, тыльной стороной ладони вытерла лоб:
— Все! Отсеялись.
— Спасибо вам, Хветусь,— сказал Яндуш-Иванч, забирая у нее грабл. - Большое спасибо.
— Да не за что! — отмахнулась Хветусь.— Чего там.— Она поправила платок, спрятав под него выбившиеся    волосы.— Пойду. Скоро темнеть начнет.
— Нет уж...— несмело, но сильно Яндуш  Иванч взял ее за руки, остановил.— Нет уж, сегодня я вас точно не   отпущу. А за вчерашнее простит меня, Хветусь.
— Скоро темнеть начнет...— тихо и как-то  беззащитно  возразила Хветусь не отнимая своих рук.
— Ничего, не страшно. Я вас потом провожу.
   Яндуш Иванч почувствовал, как ему отчего-то вдруг стало душно и жарко. Он  все еще держал Хветусь за руки, боясь взглянуть ей в глаза. Голос тоже слегка прерывался, когда он предложил:
— Сейчас пойдите в избу, там и мойте руки — вода в тазике,— а я соберу что-нибудь поесть.— Он призвал на  помощь всю свою решимость, и смотрел ей в лицо, улыбнулся. - Поработавшего на совесть полагается угостить!
— Да что вы такое придумал! - опять робко возразила Хветусь. - Ничего я не хочу. Я же так, по-соседски помогала.
— Так ведь и я вас по-соседски угощу! — уже смело, раскованно ото­звался Ян душ Иванч. И серьезно до­бавил: — Пожалуйста, не уходите, Хветусь. Не оставляйте меня одного. Право, мне было так хорошо весь ве­чер с вами. И вчера, и сегодня. Раз­делите со мной мой скромный ужин... Пока Хветусь умывалась, Яндуш Иванч развел огонь в печурке, поставил чайник, сковородку с растительным маслом. Быстро начистил, накрошил в нее картошки, обернулся к Хветусь:
— Вот только угощенье у меня не царское. Но, как говорят, чем богаты — тем и рады.
Смахнув пыль с табурета, Яндуш Иванч пригласил Хветусь: — Присаживайтесь. Вот сюда.
Она села, смущенно подобрав под табурет ноги в стареньких ботинках. Присмирела, исподволь оглядывая жилище Яндуша Иванча. Он заметил, спросил:
- Небогаты мои хоромы?
- Ничего, бог даст, война кончится — все наладится, домов настроим, хлеба, одежды хорошей много будет.
- Добро бы...
Война-то кончится, да не все с фронта домой вернутся.
Да, ваша правда, Хветусь. Я знаю вы потеряли мужа. Долго нам придется лечить свои раны. Ох долго! И раны тела, и раны сердца. Хветусь решительно поднялась.
- Спасибо, Яндуш Иванч.— Улыбнулась своей светлой улыбкой. — Пойду я. Поздно уже.
Яндуш Иванч тоже поднялся.
Может, еще немного посидите? Уж больно хорошо мне с вами.— Он отвел глаза в сторону.— Расставаться не хочется.
Она запротестовала горячо, почти испуганно:
- Нет, нет! Пойду, пора.
   И Яндуш Иванч понял: уговаривать бесполезно. Уйдет. Он беспомощно развел руками:
— Ну что тут поделаешь! Слово женщины — закон!
   Месяц в потемневшем небе налился золотом, отяжелел. С Тавыша тянуло легкой прохладой. Хветусь зябко   по­ежилась. Яндуш Иванч поспешно снял свой старенький пиджак, береж­но прикрыл им плечи Хветусь. Она посмотрела на него с благодарностью. «Почему я раньше не замечал ее? — снова, в который  раз подумал Яндуш Иванч.— Вернее, замечал, но не обращал на нее особого внимания. А ведь она очень славная...   Милая, скромная, работящая. И такая же, как я, одинокая... Странно, когда-то мне казалось, что сорок пять лет — это старость! Смешно! Да какой же я старик?  Хветусь, конечно, намного моложе меня... Интересно, ей я кажусь старым  или нет? Все-таки почему она решила прийти ко мне?»...
   Сейчас, когда огни Турикасов све­тились уже совсем близко, он отчет­ливо понял, что не хочет разлуки, не в силах расстаться с этой, вроде бы, незнакомой, но, в то же время такой родной женщиной, рядом с которой— это он разгадал своим сердцем! — в жизни так уютно, тепло, надежно...
Он внезапно замедлил шаги. Губы сами жарко прошептали:
— Хветусь...
   Она вздрогнула и тоже приостано­вилась. Потом торопливо сняла пид­жак, заговорила быстрым шепотом:
— Все, Яндуш Иванч... пришли. Село рядом... Тут я одна добегу... Не провожайте дальше меня, не надо. А то   еще увидят, судачить начнут...
Она стояла напротив него, протяги­вая пиджак.
Он осторожно взял ее за плечи, привлек к себе, обнял.
— Хветусь...
Она прижалась щекой к его груди, затихла.
— Не бойся, Хветусь. Никого не бойся... Пусть судачат. Нам-то что! Спасибо тебе, милая. За все спасибо... Я   не сумею сказать тебе то, что хо­чется, совсем разучился... Только ты должна понять... Не уходи, не поки­дай меня, если можешь. Я теперь не смогу без тебя, не смогу больше один...
Хветусь пришла к Яндушу Иванчу в День Победы.
Совсем пришла.
   Умница, боясь пересудов, она вы­брала такой час, когда люди, перепол­ненные долгожданным счастьем, ни­чего не замечали вокруг, кроне того, что относилось только к окончанию проклятой войны. Всюду пели, пля­сали, плакали. Плакали н от счастья, и как бы заново хороня тех, кто по­гиб, кто не дожил до этого великого всечеловеческого праздника.
   Я был еще маленьким, но этот день помню хорошо. Помню, как мать, обняв нас с сестренкой, все повторяла: «Ну вот, детки, и кончилась война. Дождались! Теперь наш папка вер­нется домой, к нам...» И плакала.
Когда веселье в селе понемногу пошло на убыль, когда люди посте­пенно начали привыкать к мысли, что самое большое людское горе по­зади, только тогда заметили они, что на мельнице появилась хозяйка, и что хозяйка эта — Хветусь. А она те­перь будто разрывалась между своей избой в Турикасах и мельницей, ста­раясь сделать жилище Яндуша Иван­ча опрятным, уютным. И видно было, что хлопоты эти доставляют ей вели­кую радость. Все она делала быстро, весело.
   На полу сторожки появились пест­рые  домотканые половички, на единственном окошке — занавеска, вышитая самой Хветусь. Она до белизны скребла в мыла крылечко. Стирала и полоскала в Тавыше белье Яндуша Иванча.
   Может быть, и переполошились бы какие-нибудь бабки, охочие до сплетен, да поняли все, что острота события прошла, опоздали они со своими догадками и предположениями. Мало того, селяне дружно решили, что ничего сверхъестественного не случилось. И Яндуш Иванч, и Хветусь - хорошие люди, судьба в с тем и с другим обошлась сурово, и почему им не жить вместе?
   Так возникла в Турикасах эта новая хорошая семья.
   Своей затеи с посадкой деревьев Яндуш Иванч не оставлял. И теперь на Чертовом поле часто можно было видеть троих: Яндуша Иванча, Тихона Петровича и Хветусь. Вечерами в часы, свободные от других забот, они наперекор всем неудачам, копали ямы, сажали выросшие в лесу совсем юные тополя, липы, ветлы, берёзки. Выращивали саженцы из семян, наполнив доброй лесной землей  бумажные стаканчики.
   Воистину трудом славен человек. И люди, благодарные создателю рощи, не зря нарекли ее рощей Яндуша.   Человека больше нет, он ушёл из жизни, но остался этот лес — след того человека на земле, и не одно поколение моих земляков придёт сюда и с благодарностью произнесёт имя Яндуша.
   Мне неудержимо захотелось увидеть Хветусь.
   Поспешив к своей повозке, я впервые за весь путь прикрикнул на лошадь, заторопив ее.
Вот и мельница. Я увидел её издали в невольно залюбовался: игрушка... Мельница из волшебной сказки.
Я помню ее почерневшей от снега, дождей и времени. А она встретила меня помолодевшей, красивой... Кто-то заботливо сменил сгнившие черные доски на обшивке, и светлые тесовые бока мельницы тепло светились на солнце. К мельнице вплотную приле­пилась крохотная избушка-сторожка. Но и она была уже не той ветхой избенкой из моего детства. Железная, крашенная суриком крыша. Белый кружевной наличник вокруг неболь­шого оконца. Желтое крылечко под навесом. Скамья под окном. Вместо  памятного мне толстого бревна, на котором любили сидеть, радуясь весеннему солнышку мы, мальчишки.
   Я спрыгнул с телеги, привязал к коновязи свою лошадь.
   Видно, скрип моей повозки услышали. Отворилась дверь избушки, на пороге возникла худенькая, невысокого роста пожилая женщина. Ситцевое свободное платье — мелкие светлые цветочки по коричневому полю— совершенно белая голова под таким белым платочком. Держалась женщина удивительно прямо и степенно. Защитив ладонью глаза от яркого утреннего солнца, она пристально присматривалась в меня.
Тетка Хветусь!..— взволнованно сказал я, приближаясь. — Не узнаете?
Внимательный взгляд изучал меня минуту-другую...
Ах, тур-тур! — всплеснула рука-женщина.— Атнер Аксарин? Угадала?
— Угадали!
И-и-и, какой ты стал! Батыр, красавец! Ну как же тут не угадать,— вылитый отец. Я обнял ее.
Сколько лет прошло, дорогая тётка Хветусь!
Жизнь прошла, сынок. Жизнь. Ты нa долго в родные края?
— В отпуск.
— Потом снова умчишься-скроешься на долгие годы?
— Что поделаешь!
   Я взвалил на спину свой мешок с зерном и, как когда-то Яндуш Иванч, поднявшись вверх по лестнице, высы­пал пшеницу  в ковш.
Тетка Хветусь наладила жернов на мелкий  помол.
— Вот и все. Теперь тут без нас дело пойдет своим чередом. Аида в избу.
Вернувшись к телеге, я достал припрятанную до времени под дерюж­кой  коробку шоколадных конфет.
— Это вам, тетка Хветусь, гости­нец.
— И-и, какая красавица! — Разгля­дывая яркую коробку, воскликнула мельничиха.— Небось, дорогая?
— Пустяки. Я вот сейчас рощу Яндуша проезжал — глазам своим не поверил!
— Да-а, разрослась рощица. Семена вокруг себя рассыпала, размножилась. Жаль, не видит ее Яндуш. То-то бы порадовался. Не дожил. Раны его фронтовые замучили. Так и свели в могилу.
— Я хоть и мал был тогда, но пом­ню,   как   убивался   Яндуш   Иванч   на этом Чертовом поле.
— И-и! Сколько сил положил он на нем! Сколько времени потратил!
— А люди не верили.
— Потом поверили! Сколько помощ­ников появилось! — радостно сооб­щила тетка Хветусь.— Сначала, прав­да, все один. Потом лесничий на по­мощь пришел. Помнишь ли его?
— Да как же, конечно помню.
— Тоже покойник теперь. Царство ему небесное, славный человек был...— На лицо тетки Хветусь набе­жала печальная тучка. Но через не­сколько секунд она смахнула ее, весело продолжала.— Двое их стало. А тут и я в их бригаду влилась.— Она засмеялась.— Все стаканчики бумажные клеила. Ох, сколько я их переклеила! Одному господу богу известно. Долго бились мы втроем. А как десятка два деревьев укрепи­лось да в рост пошло — тут и набе­жали! Никого уже уговаривать не надо было. Поверили! Кто ямы копает, кто навоз из села тащит, кто — землю из лесу, кто — саженцы. Закипела рабо­та! Да так споро дело пошло! Заса­дили все поле! Погибнет деревцо, а мы тут же на его место — другое! Потом трава пошла, цветы зацвели, а кое-где и молоденькие деревья сами по себе из земли пробиваться начали. Мы их и не садили вовсе — подлесок  направился! И, поверишь ли, птицы однажды прилетели! Гнезда начали вить! А Яндуш помер...
   По-молодому разгоряченное лицо ее померкло. Она умолкла, печально гля­дя куда-то мимо меня, тяжело вздох­нула.
   Стараясь развеять ее невеселые думы, повернуть разговор в шутливое русло, я спросил:
— Теперь, стало быть, вы тут, на мельнице, самый главный  начальник?
Она ответила без улыбки:
— Самый  главный. А вот решила: все, что делал и берег Яндуш, буду делать и беречь я.
Мы стояли молча. У наших ног нес свои воды Тавыш — река детства. И моего, и старой Хветусь. Река, на берегах которой живут дорогие на­шим сердцам люди, стоят дорогие нашим сердцам  памятники и могилы.
Положив мешок с мукой на подводу, я  тронул   коня   в   сторону  Анаткасов.
   Отдалялась старая мельница с крохотной избушкой-сторожкой, исчезла из глаз седая женщина, которую знал давным-давно и, как оказалась по-настоящему узнал лишь сегодня.
   Конь идет все вперед и вперед. Вот и роща Яндуша. С прохладой, лесным сумраком, запахом прелых прошлогодних листьев, земляники, с птичьими голосами. И я невольно возвращаюсь к своим прежним мыслям. Разные люди по-разному проходят свой жизненный путь. Вот мой земляк Яндуш... Не стало среди нас людей,  обитающих на земле, вроде бы незаметного, «маленького» человека тихо прожившего свои дни в скромном    звании сельского мельника, оставившего о себе добрую память - вещественную, материальную, трепещущий на ветру живой зелёный островок на бывшей мертвой земле. Прошли годы, десятилетия. Много и многие     забылись, выветрились людской памяти, а вот его, этого человека, не забыли. И не забудут. Благодарные     потомки наши будут приходить сюда, в рощу Яндуша поколения новых людей будут из уста в уста, как легенду,  передавать историю возникновения просторной зелёной рощи, имя ее создателя.
   Дорога пошла на подъем. Роща осталась позади. Но долго ещё её прохлада обнимает меня, приятно холодит плечи, спину...
   Отсюда, со склона, слышно, как там, внизу у реки, стучит водяная мельница. Стучит, словно большое сердце   большого и доброго  человека.
   Будь благословенна, моя родная отчая земля!
   До новой встречи!
 

Первая часть рассказа "Роща Яндуша" »»»»» "Роща Яндуша" Георгий Ефимов (1-ая часть)

Скачать рассказ "Роща Яндуша"